Книга Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 - Нелли Шульман

Джо подумал, что с его отъездом мать может нанять частного охранника:

– Подъезд закрывается, но маме этого мало, – вздохнул он, – раньше Пьер сам ходил в лицей, а теперь мама вряд ли ему такое позволит. Конечно, можно обзавестись шофером. У Пьера в одноклассниках сыновья богачей, их возят на лимузинах… – брат выкинул картофельные очистки в ведро:

– Готово, – он почесал одной ногой в запыленных кедах вторую, – что у нас с десертом… – они все неплохо готовили. Джо обучился стряпне в доме дяди Эмиля. Виллем признался, что на шахтах тоже встает к плите:

– У нас есть столовая для инженеров, но хочется себя побаловать домашней едой… – Джо взглянул на часы:

– Каштаны сейчас сварятся. Сделаем каштановый крем с шоколадом, мама его любит… – сестра предупредила, что не вернется к обеду:

– Мы с Иосифом и Аароном идем на вечеринку, – небрежно заметила она, – я переночую на Монмартре… – Хана обещала проводить их в аэропорту Орли. По дороге домой Джо и Виллем сошлись на том, что Иосиф летит в Южную Америку. Кузен заметил, что в Париже он всего на два дня:

– Каракаль, то есть тетя Марта, знает об этом, – он вручил юношам фотографию Шумана военных времен, – именно она посоветовала нам выйти на вас. Вы парни зоркие, вы его не пропустите… – Джо сказал Виллему:

– Под нами он имел в виду израильскую разведку, Моссад. Но в Париж он приехал не только ради нас. Наверное, нацисты прячутся не только в Аргентине и Чили, но на французских территориях на севере континента… – фотографию Шумана они надежно спрятали в простом ежедневнике Виллема с черной обложкой на резинке:

– Мама не наткнется на снимок, – успокоил себя Джо, – она вообще не выходит из спальни… – высунув голову в коридор, юноша позвал:

– Виллем! Загляни в винный шкаф! Должно было остаться бургундское от месье Жироля… – хозяин Aux Charpentiers снабжал их винами по оптовой цене. Из библиотеки донесся голос кузена:

– Сейчас, я закончу страницу отчета и принесу бутылку… – трещала пишущая машинка. В полутемном коридоре Джо почудилась какая-то тень. На него пахнуло дымом крепкого «Голуаза», зашуршали листы блокнота:

– Он был здесь… – забормотала мать, – это его блокнот… – Джо ничего не успел сделать:

– Это он… – завизжала Лаура, – это фон Рабе! Он оставил фотографию нациста, они хотят убить меня! Я не позволю, я не дамся им в руки… – прогремел выстрел, на ковер коридора хлынули осколки венецианского зеркала.

Запахло свежим хлебом, наваристым рагу. Лаура неловко, перебинтованными руками, взялась за ложку:

– Не надо, мамочка… – тихо сказал Пьер, – лежи, отдыхай. Я сам тебя покормлю… – старший брат с кузеном Виллемом быстро убрали в коридоре. Подняв маленький браунинг, валявшийся на полу, Джо устало заметил:

– Оружие я завтра отвезу в банк, положу в ячейку. Доверенность у тебя есть… – Пьер кивнул, – впрочем, не представляю, зачем тебе могут понадобиться пистолеты… – подросток робко отозвался:

– Я понятия не имел, что у мамы есть браунинг. Но я не хотел шарить в ее вещах… – в прошлом году Маргарита показала им, как делать уколы. В кладовке на набережной Августинок стоял несессер с выписанными Лауре лекарствами. Джо не хотел звонить в Отель-Дье и вызывать врачей:

– Оружие наверняка не зарегистрированное. У бойцов Сопротивления и через пятнадцать лет после войны остались пистолеты. Начнутся вопросы, придется показывать фотографию Шумана, объясняться… – Иосиф велел держать сведения о Шумане в тайне:

– Нельзя его спугнуть, – напомнил себе Джо, – если кто-то увидит его снимок, могут поползти слухи. В немецкой полиции работают бывшие нацисты, а в здешней бывшие коллаборационисты…

Он сам сделал матери укол. Она не сопротивлялась, только бормоча что-то о фон Рабе. Когда мать заснула, они с Виллемом в четыре руки обыскали ее спальню и ванную. К браунингу прибавился еще один пистолет, десантный нож и опасная бритва. Нож и бритву Джо швырнул в мусорное ведро. Остальное он собирался поместить в банковскую ячейку. На время его отъезда опекуном Пьера становился дедушка Джованни. Мать никто не признавал потерявшей рассудок, но еще в прошлом году Мишель решил, что так будет лучше:

– Сначала Джо был моим опекуном, а теперь дедушка… – вздохнул Пьер, – если с мамой что-то случится, меня заберут в Лондон… – на всех мессах он молился о здоровье матери. Пьер любил дедушку и лондонских кузенов, но не хотел оставаться круглым сиротой:

– Папа потерял мать ребенком, его вырастил дедушка Теодор. Но с мамой все будет хорошо, она оправится… – отец рассказывал, как он ухаживал за бабушкой Пьера, заболевшей чахоткой на первой войне:

– Когда погиб мой отец, мама пошла работать сестрой милосердия в госпиталь, – сказал Мишель, – и подхватила чахотку. К концу войны она почти не вставала с постели, а мне тогда было всего семь лет. Я ходил в школу, на рынок, убирал квартиру с консьержкой, варил обеды…

По испещренному шрамами лицу матери ползли слезы:

– Она хорошо поспала, – подумал Пьер, – сейчас почти семь утра… – в почти незаметной щели в бархатных портьерах виднелись солнечные лучи:

– В лицей мне сегодня не надо, воскресенье… – Пьер прислушался к тишине квартиры, – Хана еще не возвращалась, хотя она никогда так рано не встает… – брат и Виллем тоже спали:

– Не надо их будить, – решил подросток, – они вчера устали, с уборкой, с выстрелом. Тем более они завтра улетают… – мать ела с аппетитом, но в темных глазах стояли слезы. Убрав пустую тарелку, Пьер ласково вытер салфеткой ее лицо. Вчера они сняли с матери черные очки и плащ с капюшоном:

– Она давно не стрижется, – понял Пьер, – она не доверяет парикмахерам. Раньше она стриглась сама, но в прошлом году после инцидента папа забрал у нее ножницы… – мать заплетала отросшие полуседые волосы в косу:

– Ей еще нет пятидесяти лет, – подумал мальчик, – она не умрет, я не позволю. Она обязательно выздоровеет. Пусть она не выходит на улицу, ничего страшного. Мы на пару с консьержкой справимся с домашними обязанностями… – Пьер весело сказал:

– Каштановый крем с шоколадом, твой любимый. Не хуже, чем у Фошона, мамочка… – слезы капали ему на руку, расплывались на подносе:

– И кофе, – он поднес к ее губам чашку, – сливки свежие. Пей, а потом еще поспи, ты утомилась… – забинтованные пальцы легли на его ладонь:

– Джо завтра уедет… – мать зашевелила губами, – но ты не уезжай. Мне страшно, Пьер, не бросай меня… – отставив чашку, он прижался головой к ее плечу:

– Что ты, мамочка… – шептал мальчик, – что ты, милая… Я тебя не оставлю, я всегда буду с тобой… – Лаура всхлипнула:

– Сегодня воскресенье, я помню. Ты, наверное, пойдешь на мессу, помолиться за душу папы… – обычно Пьер бегал в церковь Сен-Сюльпис. После мессы, на площади рядом с храмом его ждали приятели:

– Мы собирались поиграть в футбол, погода славная. Хана говорила, что в театре «Одеон» новое дневное представление, «Пятнадцатилетний капитан», по Жюль Верну… – Пьера хорошо знали в театрах. Его с друзьями всегда впускали по контрамаркам. Он поцеловал мать в щеку:

– Дома тоже можно молиться. Я лучше останусь с тобой, мамочка… – Лаура мелко закивала, не выпуская его руки.

На вытертом ковре крохотного номера валялась опрокинутая пепельница. Окурки протянулись дорожкой к кровати, среди разорванных бумажных пакетиков, картонных стаканчиков с остатками кофе. Пустая бутылка зеленого стекла закатилась в угол.

В пыльное окошко мансарды светило яркое утреннее солнце. Лучи играли на белом мраморе базилики Сакре-Кер. На черепичной крыше, курлыкали голуби. В полуоткрытую створку окна доносился бодрый голос диктора:

– Доброе утро, Париж. Сегодня четвертое сентября, воскресенье. Завтра на римской олимпиаде состоится решающий поединок знаменитого Кассиуса Клея… – о волнениях в Конго ведущий продолжил скороговоркой.

Иосиф курил, закинув правую руку за растрепанную, светловолосую голову:

– К тамошним волнениям все привыкли. Немудрено, что Шуман туда подался. В Конго такая неразбериха, что в стране может спрятаться, кто угодно. Где бы он не обретался раньше, сейчас ему явно безопаснее болтаться в тех местах… – Иосиф был уверен, что кузены не подведут: